НЕЗАВИСИМОСТЬ «КУЛЬТУРЫ»
1.
Можно сказать, что на пороге послевоенного периода у поляков возникли три главных центра независимой интеллектуальной жизни, важных в исторической перспективе и в более поздние годы успешно продолжавших свою деятельность. Первый действовал на родине и подвергался всем ограничениям, связанным с этим фактом: он был создан краковским «Тыгодником повшехным» под редакцией Ежи Туровича и кругом авторов и читателей этого краковского еженедельника. Два других были созданы в изгнании и формировались вокруг лондонских «Вядомостей» и парижской «Культуры», которую возглавлял Ежи Гедройц. Взаимоотношение и взаимная напряженность, возникавшие в этом треугольнике, еще ждут исследования — особенно важным представляется изучение переписки представителей этих трех кругов, деятельность которых различалась как с тактической точки зрения, так и со стратегической. Одно все-таки, кажется, не подлежит сомнению: все три центра были настроены на спасение суверенности польской политической мысли, все три характеризовались также особым вниманием к культуре, в первую очередь к литературе. Принципиальная разница их позиций вытекала из отношения к общественно-политической действительности в Польше. Лондонские «Вядомости» эту действительность отвергали во имя сохранения своеобразной фикции политической непрерывности Второй Речи Посполитой. «Тыгодник повшехный», в эту действительность погруженный, принял подход, верно определенный в «Моральном трактате» Чеслава Милоша как возможность влиять на «лавины бег» — разумеется, с учетом существующих ограничений. И, наконец, «Культура», живя в условиях, позволяющих полную свободу слова, с самого начала была настроена на диалог со страной, одновременно стремясь наблюдать общественно-политические реалии ПНР. Как для «Тыгодника повшехного», так и для «Культуры» сохранение государственной непрерывности было откровенной утопией, что, кстати, отразилось в прямом заявлении коллектива «Института литерацкого» [«Литературного института, издательства «Культуры»] («Тыгодник повшехный наверное и не мог, и не хотел бы в тогдашних условиях делать подобные заявления) относительно необходимости — когда Польша станет независимой — отказаться от утраченных восточных земель; на страницах «Вядомостей» такое высказывание было бы невозможным ввиду того, что газета безоговорочно поддерживала линию правительства в изгнании, которое требовало восстановить довоенную восточную границу, одновременно считая принципиальным признание дарованной Польше после войны западной границы.
2.
Фундаментом деятельности «Культуры» было обеспечение ей независимости, в том числе — а может быть, прежде всего — и финансовой. В первый период своего существования журнал бился с немалыми трудностями. Тем не менее с самого начала было очевидно, что в поисках финансовой поддержки нельзя поставить себя в зависимость от каких-либо польских или иностранных политических центров. Комментируя свое отношение к положению, царившему в эмигрантской среде, Гедройц писал в 1949 г писателю Анджею Бобковскому:
«Положение в Лондоне как со стороны президента, так и, громко сказано, партий такое паршивое, что мы на днях собираемся с Юзем [Юзефом Чапским] в Лондон, чтобы сказать им пару слов правды и окончательно расстаться с этим обществом. Понятное дело, это будет расставание фактическое, потому что нет смысла устраивать какие-то расколы, скандалы и т.п. Сведется к тому, что мы перестанем просить у них деньги и получим полное моральное право действовать самостоятельно, руководствуясь только своей совестью и интуицией».
Два года спустя схожий вопрос Гедройц разъяснял в переписке с Ежи Стемповским. Он писал, что «разложение политической эмиграции и сведение всего к борьбе теней за фиктивные звания и посты и за отнюдь не фиктивные остатки денег все больше принуждает нас к самостоятельному ведению политики. Думаю, что попытка сотрудничества с американцами не тождественна превращению в агента, берущего денежки, так же как попытка разговоров с немцами не равнозначна симпатиям к гитлеризму и отказу от Западных земель».
Повторяющиеся кампании «Культуры» за приобретение числа подписчиков, позволяющего выжить; всяческий сбор средств, прежде всего на покупку помещения редакции в Мезон-Лаффите; поиски меценатов, готовых оплатить издание одного номера журнала, — все это составляет увлекательный сюжет в жизни созданного Ежи Гедройцем центра. Несомненно, однако, что несколько раз журнал оказывался в положении, когда планировать номера, кроме текущего, выглядело занятием беспредметным. В переписке Гедройца, особенно в первые годы существования «Культуры», повторяются фразы, свидетельствующие не только о его упорстве, но и о юморе: «„Культура” прекрасно разрастается и, собственно говоря, полностью обанкротилась, что не портит нам настроения и не мешает докучать эмиграции и строить все более безумные планы».
В то же время это чувство независимости и забота об авторском аспекте «Культуры» не ограничивались только финансовыми вопросами. Существование журнала стало тесно связано с личностью его редактора, его манерой работы и чувством миссии. Интересно отметить, что довольно рано возник вопрос о наследовании и что уже тогда, в 1952 г., Гедройц принял решение, которое в позднейший период, а также после его смерти возбуждало острые споры, — решение прекратить издание «Культуры» со смертью ее создателя.
Еще одним важным фактором, позволившим «Культуре» сохранить свою независимость, была характерная черта самого Гедройца. Он говорил о ней в «Автобиографии в четыре руки» [написана в сотрудничестве с Кшиштофом Помяном], где, оценивая работу «коллектива „Культуры”», подчеркивал, что «хотя (...) для меня он был чем-то в высшей степени реальным, но для его членов он вовсе не существовал», и указывал главный принцип сотрудничества с «коллективом»: «Я всегда был лоялен ко всем своим сотрудникам, хотя это втягивало меня в конфликты с некоторыми из них, когда они ссорились друг с другом, а мне приходилось становится на чью-то сторону».
3.
Урок, который сегодня представляет собой наследие «Культуры», не будет до конца понят, если не выделить два периода деятельности журнала и самого Ежи Гедройца. По очевидным причинам необычайно важно первое десятилетие, то есть и время, когда кристаллизовалась программа журнала и сам его коллектив, и время борьбы за материальной выживание «Культуры». Но столь же важно и последнее десятилетие — время, когда Польша обрела государственный суверенитет, когда подавляющее большинство политических учреждений, созданных за границей, перестало функционировать и когда, как могло бы казаться, нет никаких оснований к тому, чтобы они продолжали функционировать. Символическое признание лондонским правительством государственной непрерывности Второй и Третьей Речи Посполитой было подчеркнуто передачей знаков власти президентом в изгнании Качоровским президенту Валенсе. Тем не менее «Культура» не отказалась от своей миссии — наоборот, она стала как будто динамичней, во всяком случае сохранила критическую дистанцию по отношению к преобразованиям в Польше.
Похоже, что эта позиция как в начальный период, так и во времена после обретения Польшей государственного суверенитета была результатом принятого в «Культуре» стиля политического мышления, который мы находим еще в редактировавшихся Гедройцем в межвоенный период «Бунте млодых» и «Политике». В основополагающие элементы этого стиля мышления входило: неустанно формулировать новые решения и изучать взаимозависимость между общественным сознанием и системой политического устройства. В письме, написанном в 1951 г. Мельхиору Ваньковичу, Гедройц прямо формулировал, какую роль должна сыграть «Культура»:
«Я не чувствую себя в силах создавать историческое течение. Моих амбиций хватает лишь на стремление создать экспериментальную мастерскую, в которой изучают анализируют, извлекают выводы и эти выводы стараются провести в жизнь. (...) Понимаю, что многое может Вам не нравиться, но тогда прошу спорить, предложить другое решение, одним слово: сотрудничать. Я не хочу ни превращать „Культуру” в капличку, ни формулировать догматические тезисы».
Таким образом, «Культура» должна была стать своего рода политическим клубом, довольно разнородным, открытым к различным мнениям — за исключением крайних как слева, так и справа.
В первом номере журнала цели и задачи коллектива, собравшегося вокруг него, изложены в трех пунктах:
«„Культура” стремится позволить польским читателям, которые, выбрав политическую эмиграцию, оказались за границами родной страны, осознать, что культурный круг, в котором они живут, — это не вымерший круг.
„Культура” стремится дойти к польским читателям на родине и укрепить в них веру в то, что близкие им ценности еще не рухнули под обухом грубой силы.
„Культура” желает искать в мире западной цивилизации ту „волю к жизни”, без которой европеец вымрет, как вымерли некогда „правящие слои былых империй”».
Неслучайно и то, что в этом заявлении авторы сосредотачиваются на вопросах культуры, а не политики — политика оказывается, как это уже было видно из журналов, редактировавшихся Гедройцем в межвоенный период, функцией культуры. Культурные ценности определяют смысл политических начинаний, становятся решающими в значении этих начинаний перед лицом опасностей, которые встали после войны перед европейской цивилизацией. Одно как будто было для «Культуры» неопровержимым — факт, что эта цивилизация стоит на пороге нового кризиса, в том числе и кризиса государственного и общественного устройства. Как писал в 1951 г. о. Юзеф Мария Бохенский в «Демократическом манифесте», подписанном коллективом «Культуры»:
«Я хочу особо подчеркнуть, что речь идет о нравственном чувстве. Капитализм мы отвергаем не потому, что он экономически вреден; быть может, экономически он лучше любого другого устройства. Мы отвергаем его потому, что он ведет к обстоятельствам, нравственно непереносимым».
Разумеется, это ни в коей мере не означало приятия советской системы. Однако заставляло неустанно изучать перемены, происходящие в стране, в особенности наблюдать социально-экономическое положение. В листовке, озаглавленной «Какие из перемен в Польше обратимы?» редакция, обращаясь в 1955 г. к читателям на родине, подчеркивала:
«Проводя анкету о социально-экономических переменах в Польше, редакция „Культуры” ставила целью задуматься над путями развития польской экономики и извлечь выводы на будущее. (...) Нельзя думать только об обретении свободы — нужно заранее планировать, как мы будем работать, когда станем не только хозяевами в своей стране, но и партнерами в созидании новой Европы».
Эта европейская перспектива лежит в основе стиля политического мышления, предстающего на страницах «Культуры». Причем это с самого начала образ «новой Европы» — такой видел ее Густав Герлинг-Грудзинский во вступлении к «Книгам польского народа и польского пилигримства » Мицкевича, первой книги, выпущенной «Институтом литерацким», такой она является в манифесте Бохенского, такова же она и в переписке Гедройца с более и менее близкими сотрудниками. Эта «новая Европа» обязана — так, по крайней мере, видел это и Юлиуш Мерошевский — искать социально-экономический порядок, который не только обеспечит материальное благополучие, но сверх того сохранит этику труда и достоинство трудящихся. Вышеназванное «нравственное чувство» выглядит здесь делом основополагающим. По той же причине вышеупомянутая анкета относительно перемен устройства в Польше не была лишена оснований: речь шла о том, принимает ли общество новый порядок и в какой степени; насколько этот порядок влияет на формирование общественного сознания данного устройства. Не без значения остается и то, что специальные номера журнала, посвященные положению в Польше, были свою очередь попыткой помочь эмигрантскому обществу осознать направление и глубину преобразований, происшедших в стране после войны. Притом опять-таки речь не шла о приятии этих реалий, но о том, чтобы показать их и анализировать — в убеждении, что они накапливаются и после обретения Польшей независимости с этим нужно будет считаться, а значит, учитывать их при всех попытках конструирования программ на будущее.
В 70-80‑е годы «Культура», по-прежнему оставаясь эмигрантским журналом (в том смысле, в каком этим словом определяют политическую эмиграцию), благодаря вышеописанным позициям становилась, можно сказать, журналом «отечественным». Это было видно по проявившемуся в 50-60‑е интересу «Культуры» к польским «ревизионистам». Гедройц в «Автобиографии в четыре руки» так говорит об этом:
«В противоположность членам депутатской группы „Знак” [представительство католической интеллигенции в Сейме ПНР] ревизионисты были только мыслителями. Они не оказывали влияния на учреждения, отправлявшие власть. Но нам они были значительно ближе, потому, пожалуй, что критически относились к польской действительности. (...) В нашей симпатии к ревизионистам свою долю имело также недоверие к польским правым и недоверие к Церкви. Я считал, что хотя левые в польском обществе всегда были в очевидном меньшинстве, так как это общество в своей массе правое или эндекоидное [эндеки — национал-демократия, перед войной значительное крыло эндеков исповедовало — и проводило в жизнь — крайне правые, полуфашистские взгляды, включая воинствующий антисемитизм], но тем не менее почти весь XIX век и даже в предвоенные годы всегда выигрывали левые».
Когда анализируешь первое десятилетие деятельности «Культуры», то ясно видишь, что свою программу она связывала с образом «новой Европы», способной преодолеть фашистско-нацистскую пропасть и в то же время противостоять коммунизму, а в то же время умеющей извлекать выводы из тех общественных чаяний, которые привели к тому, что оба великих тоталитаризма ХХ века приобрели поддержку масс, сведенных капитализмом, «экономически лучшим, чем любое другое устройство», на роль производителей, лишенных права решать свою судьбу. Этот образ, в известной степени утопический — и в утопичности его «Культура» отдавала себе отчет, — противопоставлялся отечественным реалиям, особенно пропаганде, обещавшей «освободить трудящихся».
В значении этой проблематики сильнее всего отдавал себе отчет Юлиуш Мерошевский, который в своей публицистике не боялся указывать слабости капитализма и в то же время неустанно подчеркивал значение профсоюзного движения, заторможенного при коммунизме, — движения, которое и на Западе подвергается окостенению и обюрокрачиванию, но все-таки в сопоставлении с ролью «профсоюзов» в ПНР составляет существенную точку зрения в динамике социально-экономической мысли. В своей книге о «Культуре» Анджей Ст. Ковальчик пишет: «Мерошевский часто декларировал свои социалистические симпатии, но самой близкой ему идеологией оставался либерализм. Однако он видел в нем не политическую и экономическую программу, а культурную позицию, входящей в основу нашей цивилизации наряду с критическим мышлением и демократическим устройством». Это верно, но верно и то, что в вопросе решений (или скорее поисков решений) экономических вопросов социализм — в том понимании, которое связано с социалистическими традициями, идущими прежде всего от мысли Эдварда Абрамовского, — был точкой отсчета как для публицистики самого Мерошевского, так и для немалой группы авторов «Культуры», близких (Ежи Стемповский, а в 90‑е годы — Кшиштоф Волицкий) или менее близких к редакции (Войцех Гелжинский). Одно не подлежит сомнению: поиски «путей выхода», позволяющих «наемным работникам» превратиться в сотворцов материального бытия, сознающих, что они сами решают свою судьбу, составляют один из важнейших, хотя не демонстративных мотивов публицистики «Культуры», связанных с формированием образа «новой Европы».
4.
Этот мотив естественным образом был поднят в 80‑е годы, после того как возникло движение «Солидарности», — продолжавший звучать после введения военного положения, он был поставлен как один из ключевых вопросов после 1989 г., когда развивающиеся экономические преобразования, поспешный «возврат к капитализму», сделали актуальными вопросы, поднятые в «Демократическом манифесте». Важно также, что Гедройц в поисках постоянного комментатора этих преобразований выбрал не кого иного, а Кшиштофа Волицкого, несомненно верного этике социализма. И тут опять видна независимость «Культуры» от господствующих тенденций: «Культура» сосредотачивается скорее на критическом отношении к происходящему — будь то в дневнике Смеча (Томаша Яструна), записках Эвы Бербериуш или, наконец, в самих «Заметках редактора», — нежели на апологетике. С тем, однако, что это критическое отношение по весьма важным вопросам, как экономическим, так и политическим или культурным, имело строго определенные границы и если перерождалось в обычные жалобы или нападки на все, то практически всегда отвергалось. В этом же контексте следовало бы рассматривать и конфликт — один из самых драматических в истории «Культуры» — между Ежи Гедройцем и Густавом Герлингом-Грудзинским, в результате которого Гедройц разорвал их сотрудничество. Причиной послужили фрагменты «Ночного дневника», посвященные поездке писателя по Польше: сначала они печатались с редакционным комментарием, потом и вовсе были отвергнуты, — это можно воспринимать как превращение писателя-моралиста в писателя-морализатора (вероятно, весь конфликт нельзя свести только к этому, тем не менее это выглядит симптоматичным).
Указание на опасности, связанные с тем, что на реалии закрывают глаза или становятся на доктринерские позиции, особенно видно в публицистике, посвященной экономическим вопросам. Уже на пороге наступающих преобразований «Культура» напечатала два необычайно важных текста, посвященных этим вопросам, — статью Романа Зиманда (Леополит. Назвать по имени. 1990, №3) и программное высказывание Кароля Модзелевского (Солидарность труда. 1991, №4). В обоих текстах указаны опасности, которые несет с собой введение свободного рынка. Согласующимся с линией поисков журнала кажется и дискуссионная статья Анджея Кшечуновича, посвященная «третьему пути» (Третий путь — его достоинства и недостатки. 1990, №5), тоже опубликованная на пороге системных преобразований. Однако, с другой стороны, наряду с проблемными текстами, где ведутся поиски общего восприятия происходящего, появляются и публикации, освещающие вопросы экономики и политики с точки зрения «рядового участника», — к ним, например, относятся «Размышления пожилой дамы» Камиллы Мондраль (1996, №9) или репортаж Гражины Помян о «повседневной жизни» в Тушине (Господа в столице чешут языком... 1992, №9). Соединение этих двух подходов: общего анализа или программного заявления, с одной стороны, а с другой — сосредоточенности на подробностях, — характерно как ответ на требование реализма, которое с самого начала определяло направление поисков «Культуры». Если говорить об этой заботе о подробностях, то здесь всегда большую роль играли дневниковые записи — в последний период это были «Искоса» Смеча и «Записки из пораженной зоны» Эвы Бербериуш.
Эти тексты, как и тексты с анализом политики, были написаны уже не с позиций внешнего наблюдателя, но — приходя в основном из Польши — представляли собой непосредственный отчет о ходе преобразований. Впрочем, такое положение вещей не было чем-то новым: еще в 70‑е годы «Культура» стала, по определению самого Гедройца, «журналом отечественным в том смысле, что дела в Польше, всегда у нас присутствовавшие и выдвигавшиеся на первое место, теперь стали систематически восприниматься с перспективы участников и очевидцев, а не только наблюдателей из эмиграции». Таким образом, перелом 1989 г. не знаменовал никакого поворота в редакционной деятельности. Можно, не рискуя ошибиться, сказать, что «Культура» перестала быть чисто эмигрантским журналом уже в середине 80‑х: выходя вне Польши (но в подполье переиздавали ее номера, а с 1989 г. польские переиздания стали правилом), она была сильнее связана с движением демократической оппозиции, чем с политическими организациями польского изгнания. По той же причине она так много места уделяла экономическим вопросам, с точки зрения общественной жизни основополагающим, а для большинства эмигрантских центров (может быть, за исключением лондонского журнала Анекс», органа по преимуществу эмиграции 1968‑го) чисто абстрактным.
Эта укорененность в жизни страны как с самого начала, так и при обретении независимости приводила к тому, что Гедройц рассматривал свою миссию прежде всего как служение, не претендуя на роль поставщика готовых рецептов или приговоров. А в то же время дистанция, которую он сумел создать по отношению к институтам эмигрантской жизни, определяла его отношение к институтам независимого государства — отсюда неустанный критицизм при одновременном признании реалий, проявлением чего стал прием в Мезон-Лаффите президента Александра Квасневского как легально избранного политического лидера, хотя известно, что Гедройц оставался в оппозиции к политической программе, породившей Квасневского, — это он, кстати, и продемонстрировал, отказавшись принять из его рук орден Белого Орла. Благодаря таким жестам «Культура» сохраняла свою независимость, становилась — для многих неудобной — точкой отсчета в шедших политических спорах. Свои собственные взгляды относительно необходимых мер, имеющих целью упорядочить общественно-политическую жизнь, Гедройц изложил в «Послании», завершающем «Автобиографию в четыре руки»:
«Прежде всего мы должны изменить ментальность нации. Это требует укрепления исполнительной власти и контроля Сейма над ней. Это требует перестройки парламентской системы, так чтобы удалить из нее партийные и частные интересы. Требует введения правления закона и непримиримой борьбы с коррупцией во всех ее видах и вариантах. Требует свободной печати, в то же время преисполненной чувством ответственности. Требует отделения Церкви от государства. Требует соблюдения прав национальных меньшинств»
Самым главным в этой программе выглядит первое предложение. Критицизм Гедройца — и не только его, а большинства авторов «Культуры» — по поводу «ментальности нации» охватывал все, что мешает выполнять перечисленные далее в программе требования: неспособность мыслить исходя из приоритета государственных интересов, склонность к частным интересам, национализм, перерождающийся в шовинизм, и, наконец — это в особенности относится к свободной печати, — отсутствие ответственности за слово. В этом последнем Гедройц как раз хотел сделать «Культуру» образцом для подражания и, можно сказать, своего добился: можно указать ряд культурных и политических изданий, прежде всего ежемесячных и ежеквартальных журналов, для которых «Культура» стала таким образцом: начиная с [самиздатских] «Записа» и «Критики» в 70‑е годы и до сегодняшней периодики. Вопрос только в том, что это журналы элитарные, выходящие малыми тиражами, «непереводимые» на язык всеми читаемых газет и глянцевых журналов. Среди изданий, стремящихся удовлетворять требованиям Гедройца, несомненно находится краковский «Тыгодник повшехный», единственная поныне выступающая над волнами современности верхушка того «треугольника независимой мысли», который возник сразу после войны.
Пер. НГ
____________
Конкурс "НП" - Рецензия и полемика
написать в редакцию